Глава 33. Привкус корицы
Читать дальшеПриходить в сознание в полной темноте, находясь, по всей видимости, в подвальном помещении, не было пределом моих мечтаний. Более того, даже в дурном сне мне снились более приятные вещи. Единственным положительным фактом во всей этой сомнительной ситуации было то, что мои сломанные ноги зажили, так что я мог спокойно перемещаться по этой не слишком большой клетке. Если не учитывать маленькое окно, зарешеченное толстыми, пусть и ржавыми, прутьями, то выхода из этой каменной клетки не было. Ситуация казалась патовой с первого же мгновения, как я открыл глаза и увидел перед собой испещренный небольшими выбоинами потолок, но с каждой минутой, проведенной в этом месте, все становилось более зловещим и напряженным.
Сначала это был отдаленный шум шагов. Звук был размеренным, но далеким, будто кто-то целенаправленно вышагивал поблизости с клеткой, не приближаясь к ней, но и не уходя. Маршировал на месте, чтобы устрашать тех, кто находился внутри. Затем к этим звукам добавились чуть сдавленные стоны, будто кто-то пытался сдержать крик, не желая показать подслушивающим его людям, как ему на самом деле больно. Самое неприятное заключалось в том, что эти стоны исходили из того помещения, где находился я. Осматриваясь по сторонам, я не мог увидеть ничего кроме окна в соседнюю клетку, но скулящий человек определенно был поблизости. Порой мне казалось даже, что он прижимается ко мне, чтобы найти во мне хоть какой-нибудь комфорт и спасение от боли и одиночества.
Когда к шагам и скулежу я привык, даже начав улавливать некоторую закономерность в них: стоило прячущемуся человеку приблизиться к клетке, как болезненные стоны становились чаще, то появилось кое-что новое. Из соседней клетки стало доноситься напевание. Мотив был таким знакомым, что невольно я забыл о своих поисках невидимого страдающего вместе со мной человека и приблизился к окну, чтобы получше расслышать мелодию. Определенно, я слышал её раньше, но мне никак не удавалось вспомнить, когда.
Растянувшись на полу у окна, я пытался увидеть узника, столь не боящегося своей судьбы. Но все, что мне удалось рассмотреть, лишь серый мрак такого же холодного подвального помещения, да пара глубоких трещин в полу. Не сразу, но мне все-таки удалось сложить из этих разномастных зарубок, а порой легких засечек, полноценную фразу «Я не должен лгать».
— Я бы сказал, что все, что здесь происходит, каким-то образом связано с волшебством, — мой собственный насмешливый голос, отражался от холодных стен. Оглядываясь по сторонам, я пытался понять, что изменилось, но вместо очередной выбоины в полу или потолке я обнаружил самого себя, прислонившегося к противоположной стене. Мой двойник насмешливо улыбался, поглядывая на меня. Должно быть, его забавляло то, что я оказался в этом месте и как реагировал на новые изменения климата. Надо заметить, что моя реакция была довольно унылой: до сих пор больше всего меня заинтересовала назойливая мелодия, которую мне пока никак не удавалось вспомнить.
— Вполне логично, — чуть усмехнулся я, внимательно рассматривая своего двойника. При полном сходстве мы с ним все же были разными: дело было не в одежде и даже не в манере поведения, тот другой Гарри, казалось, был… счастливее.
— Разве тебе не интересно, кто я и почему нахожусь здесь вместе с тобой? — флегматично поправив манжеты своей рубашки, протянул мой собеседник.
— Я полагаю, что знаю ответы, так что мне не нужно ни о чем спрашивать, — зеркально повторив его позу, ответил я. Тихий, чуть назойливый звук шагов и скулеж придавал всему оттенок сюрреализма, почти доведенный до абсурда.
— А понимаешь ли ты, почему находишься именно здесь — в этой клетке? Почему из множества вариаций, ты оказался в том мирке, что тебе не принадлежит? — оттолкнувшись от стены, он подошел ко мне, ухватив за плечо. — Понимаешь ли ты, что значит быть узником упрямства и гордости, что значит безропотно принести свой разум и душу на алтарь победы?
— Разве я уже не отдал все это? — взглянув в глаза своего собеседника, чуть насмешливо протянул я, наконец, в полной мере осознав, в чем именно была разница между нами. В радужке его глаз иногда проскальзывали алые всполохи.
— Ты до сих пор жив, — безразлично пожав плечами, он показал мне на одну из стен.
Привязанная веревками к стене, там была Гермиона. Я был зрителем одной из множества вариаций развязок в большой игре между мальчиком, который выжил и мужчиной, что сошел с ума, гонясь за непомерной властью над живыми.
Мне уготовано было увидеть, как змеи сдирают с львов шкуры.
— Исход всегда будет один, — оторвав взгляд от того, как лезвие вырезало на левом предплечье Гермионы слово Грязнокровка, произнес я.
— Разве? — чуть насмешливо протянул мой собеседник.
— Я могу умереть, они могут умереть, но всегда будет тот, что знает тайну и будет вести поиски, чтобы остановить Тома. Это может занять больше времени и множество хороших волшебников и маглов умрут, но Волдеморту не жить вечно. Ты и сам это знаешь, — разговор этот был слишком мрачным и темным. Он вгонял в большую депрессию, чем правда о том, как Гермиона сдавалась под натиском призрака Беллатрисы и выдавала тайну Хранителя. Так иронично: больше всего Хранители тайн боялись выдать правду врагу, но при этом они страстно желали рассказать хоть кому-нибудь то, что знали. Поэтому было так важно выбрать правильного человека на эту роль. Человека, чья воля настолько сильна, что он сможет игнорировать нашептывающее искушение, спрятанное где-то в глубине собственного я, и о котором до этого момента он даже не догадывался.
— Тебе было предопределено стать золотым мальчиком, — рассмеялся мой собеседник. — Еще до твоего рождения твои родители предопределили твою судьбу, не дав большого выбора: либо ты умрешь от руки Темного лорда, либо станешь его убийцей.
— Как видишь, выбор есть все равно, — пожал я плечами.
— Да, и вот мы застряли в этом чудном местечке, потому что ты сделал свой выбор, — улыбнулся он чуть кривоватой улыбкой, отразившейся в его насмешливых красновато зелёных глазах. — И каково это, стать убийцей?
— Разве ты не эксперт в этом вопросе? За всю свою долгую жизнь ты видел всевозможные варианты человеческих судеб. Ты заполучил в свои руки всех убийц и всех жертв мира. Так каково это, быть убийцей?
— Отчасти, так же, как и жертвой, — улыбнулся он, отпустив мою руку. Шагнув чуть ближе к призрачным фигурам Гермионы и Беллатрисы, он поймал призрачную каплю крови, упавшую с покалеченной руки Гермионы.
В его ладони она заалела.
— Ты нравишься мне, Гарри. В тебе было то, что сделало бы тебя великим волшебником, — медленно растирая каплю пальцами, произнес он, искоса на меня посматривая.
— Отчего же в прошедшем времени? — меланхоличное настроение моего собеседника передалось и мне.
— Никто не может перебороть третий вызов, ты останешься здесь навечно, Гарри, так же, как и множество других, мечтавших обрести этот дар. Смертным не по зубам дар всеведения, — его холодная тленная магия развернулась, заполнив крохотное помещение этой каменной клетки.
— Знаешь, меня всегда интересовало, как ты выглядишь на самом деле. Я понимаю, что смерть у каждого своя, но каково твое лицо, когда ты не приходишь забирать чужие души?
Призрачные капли крови падали на пол, рядом с ним становясь алыми. Из небольшой кровавой лужицы вскоре стали разрастаться алые линии замысловатых узоров. Я — лунный телец и я плету паутину лжи, оставляя за собой прекрасный вытоптанный узор правды, в которую суждено поверить всем остальным.
— У меня нет лица, я просто существую в мире, соблюдая баланс. А когда же мне приходится идти на встречу к людям, их вера и их воображение наделяет меня плотью. Некоторые, как ты — для них у смерти свое лицо; другие — представляют черепа и кости, рога и копыта, языки пламени из глаз и рта или же нимб и белоснежные крылья. Но на самом деле, я просто существую, Гарри. Мне не нужно быть кем-то или чем-то, чтобы делать свою работу. А ее приходится делать, ведь мир так устроен: вечная жизнь не позволена никому. Да и зачем она нужна? Скучная и одинокая жизнь, тянущаяся век за веком, когда вокруг тебя повторяются все те же ошибки, что были раньше.
— Так чем ты должен заставить меня перестать бороться? Этой болью, которую пережила Гермиона, чтобы принести себя в жертву ради победы? Мы с тобой стоим в мире, который она создала своими воспоминаниями и магией. И мы оба знаем, что этот мир непоколебим: эту игру она начала и закончила на своих условиях и с желанным для нее результатом. Что же в этом может меня покорить?
— Время, — печально протянул мой собеседник, исчезая из камеры.
Кажется, это довольно иронично, что я оказался заперт в мире, где запутанные интриги плела Гермиона. Девочка, которая во всем предпочитала следовать установленным правилам, создала авантюру, в которой на каждую переменную было столько неизвестных, что единственным выходом из игры была смерть. Порой такой выход из запутанной ситуации не всегда был трусливым, трусостью могло значить то, что ты до него не дошел.
Капли конденсата размеренно капали на пол, разнося кровавый узор все дальше по полу темницы. Кто-то закованный в соседней камере продолжал скулить все ту же песню, а Гермиона, растянувшись на полу, тихо считала выбоины потолка, вздрагивая от шума приближающихся шагов.
Гордая и упрямая гриффиндорка, чью волю хотели сломить.
И я сажусь на корточки рядом с ней, пытаясь понять, что сделал бы, окажись на ее месте? Ее план был хитер и прост одновременно: выдать местонахождение всей нашей троицы егерям и разбежаться в разные стороны. Она должна была попасться, а мы должны были дать бой. Все сработало: Волдеморт бушует от того, что золотой мальчишка снова сбежал, а Беллатриса хочет порадовать Господина. Не нужно быть блестяще одаренным волшебником или гением, чтобы понять, что будет делать Белла, когда в ее руках столь ценный пленник. Азкабан научил ее терпению и дал необходимое знание о том, как пагубно ожидание боли для рассудка.
Должно быть, где-то в череде бесконечных дней между пытками и ожиданием между ними появилось это чувство упрямого восхищения друг другом. Восхищение молодостью и безумностью, на которую эта молодость может толкнуть. Восхищение, кружащее голову своей силой и силой своей убеждённости безумной идее.
Их отношения в этой комнате почти флирт: каждая говорит и делает то, что хочет другая. Они кружат вокруг друг друга, не смея переступить черту и вызнать последние тайны, что так важны. Терпение Волдеморта заканчивается быстрее, чем у них. Он больше не желает видеть, как одна из его преданных соратниц оказывает слишком пристальное внимание грязнокровке. Он не понимает этой связи и страшится того, что из нее может вырасти. Кажется, никто из нас даже не задумывался о том, что Белла, играя свою часть в расставленной Гермионой ловушке, сможет переманить её на темную сторону.
В каждом из нас скрыто это желание — оказаться на той стороне баррикады. Узнать, насколько там лучше, выяснить, в чем они сильнее, и почему так легко следовать по тому пути. Вся разница между темной стороной и светлой лишь в морали и том, насколько ты честен с самим собой. Убивая, приспешники Волдеморта не возводили этот жест на пьедестал великой идеи — они просто устраняли слабых, чаще всего в бою, пусть, может быть, и недостаточно честном. Светлая же сторона могла строить долгие комбинации для своей победы, вознося на алтарь множество погубленных этой идеей людей. Убийцами становятся на обеих сторонах, но только на одной из них себе не лгут.
Кажется, в этом мире мы с Гермионой лгали всему миру, кроме себя. Весь смысл этого хитрого плана был в том, чтобы умереть самим и дать другим закончить за нас работу. Слишком уставшие от лжи, влекущей нас через все наше взросление, мы стали теми, кто эту ложь плетет.
У Беллатрисы не было шансов сломить волю Гермионы с самого первого дня, как она оказалась в плену. Гермиона уже была сломлена, она просто ждала подходящего времени, чтобы раскрыть миру этот разлом. Так что все эти пытки в череде бесконечных до безумия серых дней были лишь затем, чтобы попытаться простить себя за отступничество. За то, что мы хотели остановиться перед самым финалом — сбежать, чтобы не пришлось жить с последствиями своих решений.
Только вот мою душу спас кусок души Волдеморта, а ее — Драко Малфой. Кто бы мог подумать, что мальчик без выбора сможет все-таки его сделать и остаться верным ему до самого конца, несмотря на страх и отчаяние. Кажется, огненности льва в его змеином сердце куда больше, чем можно было представить.
Наблюдая за сходящей с ума подругой, я невольно начинал понимать, почему именно этот мир стал тем, что может лишить меня борьбы. Каким бы безукоризненно продуманным ни был план, все может полететь к чертям из-за одной мелочи, из-за одной только мысли. Хранители жаждут поделиться знаниями во вред тех, кого они поклялись оберегать. Тех, кто отважился на предательство, вечно будут посещать призраки убитых. Таков порядок вещей и именно этим воспользовалась Беллатриса.
Нельзя остаться прежним, заглянув в глаза призракам, которых предал.
Я ее призрак, так же, как и все они для меня.
— Откуда ты знаешь, что она действительно любит тебя, а не забавляется со скуки? — с ее языка слетает совершенно неуместный вопрос. В испуге Гермиона закрывает рот руками, будто сможет вернуть все свои слова обратно. Но нет, они насмешливо звенят, окружая нас повсюду.
— Я просто знаю это, Гермиона, — в моем голосе лёгкость и уверенность. — Я всегда ощущаю, когда она рядом. Мне кажется, я смог бы даже сказать, что она чувствует в тот или иной момент. Она не видит во мне золотого мальчика, победившего в годовалом возрасте Тёмного лорда. Для Флер я просто Гарри.
Просто Гарри.
Слова висят в воздухе, мне кажется, что их можно даже потрогать. Окажись я — просто Гарри — все было бы таким обыкновенным. Я бы учился магии в одной из самых старинных волшебных школ. Возможно, мы с Роном даже не стали бы друзьями, ведь мы были бы заурядными мальчишками без славы и особых талантов. Как и большинство гриффиндорцев, я бы строил козни слизеринцам, стараясь обойти их в любом состязании и выиграть кубок школы. Я бы прожил своё детство без переживаний и сожалений.
Просто. Как и полагается любому подростку.
Но, к сожалению, моя судьба была предопределена еще до рождения. И я должен был стать мальчиком, который выжил, благодаря хитрости матери. Возможно, мне и не суждено было почти потерять душу, но я научился с этим жить. Научился жить с тем, что расчетливо и скрупулёзно высчитал каждый свой последующий шаг.
Очнувшись в палате Святого Мунго на следующий день после происшествия на озере, я впервые увидел магический мир таким, каким он был на самом деле. Столь ярким от всполохов магии, что резало глаза; столь чарующим от мелодии всевозможных заклинаний, что она погружала в транс; столь запутанным, но полным всевозможных легких уловок. Мир, открывшийся мне, стоил того, чтобы за него бороться, и я, не обращая внимания на целителей и их тесты, позволил магии унести меня на своих волнах, чтобы выяснить, что же мне делать дальше.
Я знал, что мне снова нужно научиться чувствовать, чтобы не стать истуканом в палате с непримечательным номером. Целители, не подозревая, что за моим незаинтересованным взглядом скрывается жадный до знаний рассудок, рассказали мне о них все, что следовало знать. Молодые сестрички, сплетничая между собой, предлагали пригласить в нашу страну Клариссу Браун — выдающегося целителя в области познания душ. Но их шепотки так и остались шепотками: никто в министерстве нашей страны не хотел, чтобы их золотого бездушного мальчика кто-то вылечил. Они предпочли бы запереть меня в клетку. Тогда я внес коррективы в их планы, отправив подборку статей о столь невероятном событии на имя миссис Браун.
Жадная до новых знаний вейла не заставила себя долго ждать. Меня выписали из больницы в тот же день, когда Брауны прибыли в Англию. Оказавшись без лишнего внимания в доме Дурслей, я придумал безопасную линию поведения для того, чтобы меня не заподозрили и не уличили в своих поисках новых знаний. В те летние месяцы я шел с Темным лордом по одному и тому же пути. Только вот меня на этом пути притормаживали люди, чувства и поведение которых я не смог просчитать.
Дурсли, который смогли побороть свое предубеждение и страх перед неведанным, и проявившие неожиданную доброту. Брауны, оказавшиеся не просто моим билетом на свободу, но и моей семьей. Сириус, который скорее злил своей импульсивностью и непродуманностью, чем вызывал чувство симпатии. Луна, видящая мир таким же, каким его видел я, и знающая, когда нужно появиться на моем пути, чтобы не дать мне оступиться. Упертая Гермиона, решившая однажды, что будет мне другом, что бы ни случилось, и оставшаяся на этом пути. Все эти люди, которые, я думал, отступятся от меня после происшествия, на самом деле помогли мне остаться человеком. Их поступки и чувства были столь яркими, что невозможно было не начать привязываться к ним, возвращая постепенно себя из пепла. Из-за какого-то странного инстинкта противоречия все их поступки заставляли меня выдумывать всевозможные планы, чтобы оттолкнуть их, но их вера в меня была столь сильна, что смогла связать нас всех воедино.
И как бы я не перетирал нити, желая разорвать эту связь, она становилась лишь прочнее.
Мне не суждено быть — просто Гарри, да я и не смогу им быть. Мне удобнее стоять чуть в стороне, наблюдая за тем, как волшебники выкручиваются, пытаясь выбраться из неудобной ситуации, в которую я же их и загнал. Я создал половину слухов и слил половину информации Скитер, чтобы оттолкнуть от себя друзей, а вместо этого обрел в них опору, которую не удастся разрушить, что бы ни случилось. Они были призраками моей прошлой жизни, в чьих глазах я видел тайну, которую не сумел сохранить. Но пройдя вместе со мной сквозь дребезжащий мрак рассыпающихся убеждений, они вновь обрели плоть и кровь, став частью моей тайны, несущие ее в себе и неспособные ее кому-нибудь раскрыть.
Мои друзья и моя семья — они стали моими крестражами, берегущими меня от того, чтобы положить любовь на алтарь и принести ее в жертву, желая обрести еще большую мощь.
Времени не суждено меня покорить.
Искренне улыбаясь, я протягиваю Гермионе руку, чтобы помочь ей встать. Руки подруги дрожат, но она упорно тянется, желая коснуться меня и исчезнуть. Этот лживый мир, искушающий меня оступиться и все бросить, должен исчезнуть. Холодные пальцы Гермионы касаются моей ладони, и все ее фигура осыпается пеплом на покрытый кровавыми разводами пол.
Я в центре лабиринта, и линии у моих ног горят, каждая ведя своей дорогой в миры, которые когда-то были возможны, прими мы другое решение. Сейчас я мог сделать свой выбор, дарующий мне величайшую власть, недоступную еще ни одному из смертных, или умереть.
Лишь один шаг — и я буду тем, кем захочу: счастливым, избалованным придурком — любимцем родителей; таким же прохиндеем, как мой отец, или, быть может, умным и тихим мальчиком, как Люпин; спортсменом — звездой квиддича или верным приспешником Темного лорда. Так много путей и соблазнов, и все они замуруют меня в этой тесной клетке, где слышны лишь внушающие ужас далекие шаги и тихий мотив из соседней камеры.
Никто не может перебороть третий вызов, потому что прежде чем решить, кем стать, нужно точно знать, кем ты являешься. Кровавые полумесяцы вспыхивают в моем левом предплечье: клятва, что я заставил дать Флер, начала действовать. В момент, когда я перестану быть собой, начав растворяться во множестве путей, она должна прервать мою жизнь. Самый яркий из маяков, который я смог придумать, указывал мне на тот единственный путь, который я должен выбрать. Смерть стояла на линии прямо передо мной, смотря на меня прекрасными голубыми глазами Флер. В воздухе невообразимо пахло корицей, так что я ощущал ее привкус на своих губах.
Пора было покоряться судьбе.
— Прости меня, — шепчут губы, имеющие тот же привкус, что и магия, щедро разлитая в воздухе. Горячая ладошка Флер на моей груди дрожит. Прежде чем ее острые когти впиваются в кожу, я успеваю увидеть, как должно сгореть мое сердце в ее руках или как мне спрыгнуть с кровати, чтобы этого не случилось. Множество вариаций того, что может случиться в эту минуту и последует дальше. Величайший дар всеведения, что так берегла смерть, она же мне и вручила.
— Мне не за что, — произношу я, сжимая ее руку за мгновение до того, как острые вейловские когти пронзают мою грудную клетку.
Не веря своим глазам, Флер зажмуривается, чуть склоняя голову к правому плечу, чтобы услышать меня, почувствовать так, как может только она. Сев на больничной кровати, я притянул ее к себе, целуя в уголок губ, туда, где была родинка-сердечко.
Одно чувство будет играть главенствующую роль перед всеми остальными у тех, кто смог остаться с душой после поцелуя дементора. В моем случае у этого чувства был привкус корицы, остающийся на губах, и всегда помогающий мне понять, что моя любовь находится где-то рядом.
Обзорам